[S. Лис]

Автор: Alice Amerte;Мац/mackevaki
Бета: Alice Amerte
Название: Гроза существования.
Персонажи/Пейринг: Студентка мединицнского университета, Невклидий, Дейл - студент-практикант, Шелер бард.
Жанр: экшен, ангст, дедфик.
Рейтинг: PG-13.
Размер: миди.
Статус: закончено.
Саммари: когда мстишь - копаешь две могилы.
Предупреждение: Мрачно, не для любителей цветочных фантазий.
От авторов: расширяем миниатюру. Ждем критики. ОЧЕНЬ (дадакапсом) ждем. Если кто-то осилит, куфуфу~
Размещение: с разрешения обоих авторов.


Бежать, неважно куда, главное - как можно скорей. Он должен скрыться от магов, от собак, ото всех, кто мог его увидеть и услышать. От любого случайного прохожего. Потому что они тоже умрут. Все умрут. Любой, кто его заметит, кто взглянет в его уставшее лицо. Любой, кто заденет плечом или вдохнет его запах. Они убьют каждого, стирая его из жизни, из памяти, из истории.
Бежать - но куда? Скрыться - где?
Лишь бы не нашли, только не сегодня, только не сейчас!

Серый пустой замок, до того серый, что затянутое хмурое небо кажется наполненным палитрой цветов и оттенков, до того пустой, что слышно, как крыса пробегает по полу какими-то тремя-четырьмя этажами выше. Проклятый полумертвый мир, тут даже ветер не завывает. Да и есть ли он вообще? Вода не бежит веселым звоном, птицы не поют; вся природа, вся окружающая среда такая тихая, замершая, словно делает последний вдох перед взрывом, а после слабое свечение жизни полностью исчезнет.
Это плохое место, чтобы прятаться. Здесь все, как на ладони, каждый шорох, каждый удар сердца. Посиди тут с месяц и начнешь думать, что слышишь собственные мысли, а еще спустя месяц начнешь кричать в большом зале, создавая себе эхо. Вся надежда на то, что не придется сидеть так долго, максимум – два дня. Хотя они никогда раньше не заставляли себя ждать. Может, решили взять измором? Ведь кто выживет, кто останется в своем уме в таком месте…
Порой задумываешься, а нет ли у тебя паранойи и шизофрении одновременно. Это многое бы объяснило и решило сразу все проблемы. Выйти так и сказать: вас нет, вы не существуете, вы плод моего воображения, а фантазии не умеют убивать. Только вот как-то проверять совсем не хочется. Вдруг умеют, вдруг убьют. И что тогда?
Щелк!
Сработала ловушка. Пришли-таки! Пора действовать. Доставать оружие и вести их по отработанной схеме. Всех не перебить, но хотя бы парочку, самых сильных, воинов. Не так страшны маги, как мечники и их гончие. Надо только завести их в подвалы, всего-то.
Враг не дремлет, враг уже зашел за ворота и методично все осматривает. Значит, они не поняли, что это за место. Тем лучше для тебя, ты сможешь их заманить в капкан. Пусть думают, что спугнули и заставили бежать, и что это они тебя загоняют.

Сорвалось! Подумать только, в последний момент! Еще чуть-чуть, ну пару шагов, и ты бы выиграл неделю, может, две недели форы. Наверно они просто догадались, сразу догадались и ловко подыграли. Какая-то сволочь оказалась за спиной и хорошо приложила в затылок, сознание не потерял, но этих пару секунд промедления хватило на то, чтобы они все оказались слишком близко. И нет ни метательных ножей, ни взрывающихся бутылок, ничего, чтобы их откинуть назад. Придется принять бой вблизи. А начать с этого омерзительного жаброносца за спиной. Схватить за горло, получить удар с ноги в бок и свернуть ему шею. Одна радость – они маленькие и хрупкие, эти существа. Этот, по-видимому, просто был смертником.
С другими будет сложней. По возможности надо избегать боя. И почему, почему же ты не продумал путь отступления?
Они сильней тебя, ты не сможешь долго с ними сражаться. Да и что за сражение – блок, блок, блок, увернуться, пригнуться, снова блок. К ним не подступиться, так они быстры, назад не отступить – там капкан. Ловушка захлопнулась? При этом приходится лавировать меж бочонков, чтобы не попадаться на глаза магам с их странной магией прямого действия. Стоп. Магия! И пропущенный удар, как результат – раненное предплечье. Не беда, все равно левой фехтуешь ты хуже, чем колдуешь. Пара пассов, короткое заклинание, – ужасная человеческая магия, все надо обязательно произносить вслух, зато это можно делать на ходу, – и подвал стремительно заполняется клубами дыма.
Сбежал. Затянувшаяся белая густая пелена сменилась туманом, холодным и мерзким где-то в низком лесу. Тут есть звуки, и это не только гулкий шаг по подмерзшей земле, это еще и завывания волка где-то совсем рядом, уханье над головой, неуловимый шепот листьев. Живая природа.
Бежать. Еще одна открытая схватка может-таки кончиться фатально. Надо постараться скрыться и оторваться как можно дальше.

Короткая передышка за широким дубом, ладонью зажать рот и дышать через нос. Тяжело, больно, не хватает воздуха, но надо, надо, ты должен. Да, раны болят, да, ноги ноют и колет в боках, да, сердце бешено бьется и рвется наружу. Но ты еще не готов сдаться. Борись! Чистое небо, яркая полная луна – твои враги. Крепись.
Слышишь? Они уже близко. Вперед! Туда, где слышна вода, может, там ты сможешь оторваться. Может, хотя, сколько ты морей переплыл и прошел пустынь? Каждый раз тебя находят и гонят, и ловят...
За спиной лают гончие – ужасные псы-мутанты, выращенные на человеческой крови и мордами спавшие в пропахших потом лохмотьях, псы, чующие за мили запах человека и сходящие с ума, как если бы быку показали красное полотно. И эти улюлюкающие и булькающие уродцы, на коротких ножках бегающие наравне со псами. Обычно они не шумят, но сейчас, в предвкушении долгожданной добычи, уверенные, что ей некуда деться, начали радоваться и голосить.
Не слушай их, просто беги. Слушай шум в ушах, похожий на приливы, слушай ритм сердца и свою интуицию – она тебе подскажет. Она никогда тебя не подводила и сейчас не бросит, не обманет. Беги к воде, к тому водопаду, невысокому чистому водопаду. Вблизи он заглушает крики погони, и наступавшая было паника развеялась.
Надо прыгать. Не любишь воду? А придется. Вложи в прыжок все свои силы, ты знаешь, что делать. Риск того стоит, это не подводный камень, это возможность уйти.
Сейчас!

Колодец? Ну, так вышло. Вылезай по веревке наверх, пока уронивший от неожиданности ведро старик не вытащил его назад и не начал звать на помощь. Лишние свидетели не нужны. Впрочем, старец и так скоро отдастся, но это не повод расслабляться.
А теперь – бежать, опять и со всех ног. Вот потехи будет, когда погоня откроет портал в ту же точку, где и ты!
Странная деревня, вроде и ночь, а они палят факелы и как загипнотизированные бродят меж домов. Это очень, очень плохо, надо забираться на крышу и двигаться в лес или поле, где они тут живут. Да еще и плотно все застроили, не хватает только крепостной стены или частокола... И осторожно надо, тут на крышах не пойми что стоит: и клетки с птицами, и дымоходы торчат, и еще какие-то не различимые в тенях предметы. Только не зацепить.
Улюлюканье. Как раскаленный прут в глазницы, как ледяная стрела в грудь. Проклятое улюлюканье сбивает с темпа и сильно толкает вперед.
Не допрыгнешь. Портал, скорей, портал! Это высота тебя убьет!..

Бум... и тишина. Жив? Кости целы? Подняться... что-то крошащееся под рукой. Опереться можно. Как же больно, как все надоело. Усталость. Хочется сдаться. Упасть. Умереть.
Слева шум, шаги. Их трое. Впереди движение. Свидетели. Слишком много, придется убивать. Мирные жители... случайные жертвы.
Впереди девушка. В слезах, с разбитой губой. И ей страшно. Мирные?..

***

Я с легким сожалением смотрела в след удаляющемуся Дейлу. Было немного обидно и жалко, и досадно где-то, ведь целый год, может, чуть больше коту под хвост практически, но в основном меня не волновало теперь это расставание. В конце концов, сколько таких еще будет, изменяющих после первых трех месяцев, заглядывающих на чужие юбки и не упускающих случая прихвастнуть в компании, как лихо он справляется и со своей девушкой, и с девушкой соседа.
Постоянные скандалы, хлопанье дверями, пьяные звонки посреди ночи, когда я мирно сплю в обнимку со своей курсовой, ревность с моей и с его стороны меня порядком утомили. Зачем понапрасну тратить свои нервы, которых должно еще хватить до конца учебы и, дай бог, семейной жизни?
Не хочешь жить мирно, тихо и полюбовно, парень, хорошо. Спасибо за доставленное бывало веселье, можешь быть свободен, тебя никто больше не держит.
Надо было, наверное, сразу послушать песни подруги на тему: «Ах, он такой злодей, негодяй и бабник, совершенно тебя не достоин!» Песни были, конечно, основаны на зависти, но, черт возьми, такие правильные песни!
Я допила свой коктейль, наплевав на тот факт, что за углом меня ждет машина, руль и дорога. Ну что, зря приходила, что ли? Уж не ради ли этих десяти-пятнадцати минут напряженного молчания после фразы «мы расстаемся»? Бросила пару купюр – Дейл, естественно, платить больше за меня не собирался, – на стол и направилась в уборную: поправить макияж и смыть с рук остатки этого вечера.
В дверях с перекошенной бронзовой табличкой «women» я столкнулась с какой-то перепившей дамочкой в годах. Явно незамужней, явно ищущей в этом баре очередную жертву для создания уютного семейного гнездышка и видящей в каждой девушке молоденькую профурсетку, готовую вцепиться в любого мужика, что появится в дверях этого заведения. Пропустив ее комментарий на счет моего возраста, внешности, предположительной слепоты и наглости (удивительно, как эти якобы хищницы за минуту успевают проехаться по всему, что мозолит их прекрасные глазки), я вошла в туалет, отделанный зеленой мраморной плиткой и едва освещенный двумя ночниками в фиолетовых абажурах. Дым тут стоял, возможно, погуще, чем в мужской комнате. В дальнем углу кто-то хихикал, зажимался и махал зажатой в руке тлеющей сигаретой.
Я подергала кран, но тот в ответ издал лишь жалкий кашляющий звук и давать ход воде не хотел. Хмыкнув, пообещала себе больше в этом баре не появляться. Как же его называют? Я подмигнула своему отражению в зеркале. Там, в зазеркалье, мне ответила тем же не очень высокая, довольно стройная девушка. Темно-русые волосы до плеч с ровной челкой в свете ламп приобрели сейчас фиолетовый оттенок, под серыми глазами залегли небольшие тени – следствие занятий и чтения учебников ночами; черное вязаное платье с высоким горлом, синяя куртка в руках. В целом – среднестатическая, обыкновенная студентка. А большего мне и не надо было.
Бросив последний взгляд на нечто, все еще хихикающее в углу, скрытое темнотой, но уже без сигареты, я вышла.

На улице было довольно холодно. Ну, уж точно не июнь месяц. Зато, по сравнению с душным и затхлым баром, свежо и воздух чистый. Если, конечно, можно понятие «чистый воздух» отнести к большому, забитому машинами, напрочь загазованному и полному всяческих испарений с близлежащих заводов городу, где каждый человечишка искал свое место под солнцем, которое, к слову сказать, загораживали огромные небоскребы.
Я вздохнула, натянула свою куртку и направилась к ждущей меня уже около часа машине. В темное время суток не стоит задерживаться в каких-то подворотнях, а тем более, рядом с заведениями, откуда может выползти неадекватная и пьяная компания. Придурков много ночью гуляет, а сигарет и денег у меня на всех не хватит.
Наверное, стоит упомянуть о моем феноменальном везении, потому что я все же встретила тех, кому заняться нечем, и они, видимо, поэтому ищут приключений, отлавливая в переулках одиноких девушек.
Они что-то свистели мне в спину, звали выпить и проехаться с ними до чьей-то квартиры. Еще просили…
Ну конечно, ничего оригинальнее обделенные умом на этом свете придумать не смогут, как бы ни старались.
Бросив через плечо, что не курю, я немного ускорила шаг, но так, чтобы мои «поклонники» не заметили. Нечего волновать их затуманенные пивом умы. Главное – добраться вон до той освещенной, главной улицы, где ходят люди. Много людей. Где никто не тронет, не посмеет, побоясь полиции и уголовного наказания. Просто нужно спокойно дойти до машины, сесть и уехать к себе домой. В теплый, милый дом. Позвонить подруге, поплакаться о своей нелегкой судьбе вместо сказки, может, заказать пиццы и посмотреть какую-нибудь одноразовую комедию. Этот вечер не должен закончиться плохо, нет.
Но беспокоящие меня свист и улюлюканье становились громче, приближались. Я нервно оглянулась. Кажется, их было трое. Кажется, они были крупные увальни. А ну его к черту, побежать, что ли? Осталось-то всего ничего…
Кто-то из них хватает за руку, сжимает сильно запястье, выворачивает. Я вскрикиваю, не ожидала, что так быстро догонят. Им и вправду так хочется покурить?
– Ты глухая?!
Нет, ребят, так дело не пойдет. Слепая, глухая. Вы меня сразу в инвалиды запишите. А я еще и немая, представьте. Думаю смело, но сказать не получается. Горло сковывает страх, не могу ничего ответить, просто надеюсь еще оставшейся каплей из моря моего оптимизма, что им надоест играть в молчанку, и меня отпустят.
Вроде даже дрожать начинаю предательски. Ну почему именно сегодня, именно со мной?
Паника подступает, выхода не вижу и не знаю, что делать, что говорить, как смотреть. Бешено верчу головой в поисках прохожих, способных помочь, но до той главной улицы – моей мечты – еще далеко, а из бара никто не выходил.
Меня уже приперли к кирпичной стенке. Ржут в голос, свиньи, чуть ли не хрюкают. Оторвать бы им все, что можно, чтобы неповадно было.
Хочется жалобно взвыть «отпустите» и убежать, прикрываясь курткой, которую я уже умудрилась, кстати, где-то потерять.
– Парни, если в-вам нужны деньги, то… то вот, – протягиваю свой мелкий клатч с парой сотен в кошельке – все, что осталось от присланных папой недавно денег и студенческого поощрения. Сумочка дрожит вместе с рукой, и бисер блестит в голубых огнях, рекламирующих оставшийся позади бар. Документы и ключи я додумалась оставить в машине. Подумать только, когда с Дейлом за столиком сидела, ругала себя за забывчивость. Мол, вдруг машину вскроют, угонят, а там и паспорт, и все остальное, да и сама машина не дешевая, все же. Кстати, Дейла бы сейчас сюда, пускай отрабатывал бы мои истерики и слезы по его вине.
Пожалуйста, возьмите то, что дают, и проваливайте в ту помойку, откуда взялись.
Но куда там. Неужели три набравшихся гниды упустят случая?
Это большой город, детка, если тебя насилуют, расслабься и получай удовольствие. Горько, но факт.
В ответ на какое-то оскорбление в свою сторону кричу:
– Ты на себя-то посмотри, ублюдок недоношенный!
Надо же, как я осмелела, жить мне надоело внезапно, да?
Орет «Сучка!», и тут же мне прилетает по лицу рукой, нет, лапищей, размер как раз таки с мое лицо.
От удара в ушах звон стоит, и перед глазами все смешалось в одну сплошную, тяжелую коричневую массу. Падаю на холодный асфальт, бедные мои содранные теперь коленки, и реву уже громко, не скулю, как до этого. Какая гордость, когда тебе больно до того, что хочется кусать собственную плоть, лишь бы отвлечься. По губам течет что-то соленое, но это не слезы. Неужели разбили?
Размазываю туш, а кто-то из них хватает за волосы и тащит за собой. Дрыгаюсь, лягаюсь, кусаюсь даже, кричу, царапаю все, до чего дотягиваюсь.
Отпустите, отпустите, пожалуйста, умоляю, больно, больно, больно, мне больно!
В голове уже ничего не осталось, кроме отдельных обрывчатых слов и ругательств. Мне страшно, противно.
Сердце со скоростью света то ухает вниз, то подымается вверх, как только его не видно, ведь оно вот сейчас, вот-вот вырвется из груди. Я задыхаюсь, воздуха как будто стало втрое меньше, пот катится градом, чувствую каждую каплю на спине.
Сдохнуть бы прямо сейчас и здесь, пока они еще не раздели меня.
Кажется, я скоро отключусь, потому что в глазах настойчиво темнеет.
– Отпустите! Да пошли… вы… ненавижу… твари… уроды… суки, чтоб вас…
Они не слышат, они все так же ржут и не слышат. Это для них забава. Конечно, кто станет их искать потом? В таком огромном городе ежеминутно где-то кого-то убивают, насилуют или грабят. Копам же ежечасно приходят дела с таким сюжетом.
Они вдруг замолкают и обеспокоенно оборачиваются. Буквально с неба падает нечто большое, лохматое, стонет, пытаясь подняться. Откуда оно взялось? Что это? Спасение, благословение божье или что-то похуже, чем эти трое, которые уже вовсю шарили по карманам, ища, видимо, раскладные ножи, если не хуже?
Я снова кричу и отползаю подальше. Забиться, спрятаться, исчезнуть. Про меня уже и думать забыли, и хорошо. А в нужный момент убежать. Рука на что-то натыкается, оборачиваюсь, уже готовая, наверное, увидеть все, что угодно, но это куртка. Моя синяя куртка.
Хватаю ее, а там, впереди, «оно» уже поднялось. Приглядываюсь, этим «чужим» оказался давно не бритый, заросший мужчина, правую щеку рассекал шрам от виска до шеи. Сглатываю ком в горле, у меня кровь стынет в жилах при виде него.
Целую вечность длился один вдох. А после бывшие только что шавками, почувствовавшими свое превосходство, подонки стали шакалами, отчаянно кинувшимися на разъяренного волка, и замертво упали на асфальт. Рядом тяжело упал и волк, вконец обессиленный схваткой и получивший ножом в бок.

***

Почти что нирвана. Знакомая до боли тишина. Странное, неестественное спокойствие. И это проклятое чувство, что кто-то рядом. Словно снова сковали цепями и заточили где-то далеко, глубоко, где сам дьявол никогда не бывал.
Нет, нет! Просыпайся! Это сон, просто сон и надо просто проснуться!

Не надо, не вертись, не сопротивляйся. Неужели ты так устал от жизни, что стремишься снова к ней вернуться и снова проклинать ее такую внимательную и беспощадную по отношению к тебе? Сдайся и расслабься, позволь себе немного отдохнуть, не зная о том, что происходит вокруг. Спокойствие, нет ни боли, ни погони. Тут ты один, без надоедливой паники, предательского вымотанного тела. Пустота везде, вокруг, тишина, мысли не могут собраться, ничто не тревожит, не мучают кошмары.
Не об этом ли ты мечтал?
И от этого сходил с ума в башне хаоса… Состояние, когда уже не важно, успел ты или нет, не важно, жив или мертв. Нет ничего. Как будто отказали все органы сразу. Это даже не смерть, ведь там, за ней, что-то все же есть. Это просто один миг, когда все угасло, миг, длиною в вечность. Вечность, длиною в жизнь, жизнь в одном вдохе.
Тогда ты выбрался, тогда тебе это было нужно. А сейчас ты бессильно борешься сам с собой вместо того, чтобы дать себе отдохнуть и восстановиться телу. Просто ты боишься… врешь себе, но это не важно, ты боишься, что сорвется, что ты не сможешь…

Вскоре появляются сны. Сначала серые и нечеткие, похожие на размытые чернила гравюр; различимы солнце и вода – это берег, знакомый до боли. Твой пляж, запах моря, приятно шуршащий песок. Зачем ты пришел сюда в тот день?..
Что-то вспыхивает на дне сознания, что-то поднимается из глубин памяти, и начавший было желтеть песок вдруг размок, растекся под набирающими силу волнами и окрасился в бордовый цвет; стал вязкой смесью под ногами.
Гравюра сменяется целым калейдоскопом образов убитых и измученных людей, всех, кого не щадил, кого пытал, кого оставил на мучительный исход судьбы…
Хватит! Слышишь? Ты скоро сойдешь с ума. Успокойся и вспомни что-то хорошее. Вспомни детство, отца, как он учил тебя читать следы и охотиться на лесных зверей. Нежную улыбку матери, вязавшей тебе на зиму новый свитер, пока ждала вас с отцом с охоты. Сестренку, которая не давала тебе покоя и все время просила сделать ей деревянную лошадку, чтобы можно было на ней кататься…
Но образы проносятся серой пеленой, словно и не было никогда. За ними другие похожие семьи, другие деревни, и все в огне, все охвачено паникой, крики и мольбы о помощи, о пощаде…

Хватит. Прошло – и нет.
Ты же так хотел вернуться в Сильтрансе’а, ощущать ароматы нежных, никогда не увядающих цветов, к яркой луне, мягким светом играющей в водах ручьев и реки, в фонтанах, в предутренней росе. Туда, где день не отличим от ночи, лишь небо затянуто серыми тучами. Там нет ненавистного солнца, за что ты и полюбил этот город, эти шпили, сады и дорожки, где нет ничего и никого, чтобы тебя раздражало, как это было в других местах. Именно там ты познал любовь, там познал жизнь, там ты мог бы обрести покой.
Разве это не прекрасно?
И не важно, что оттуда все началось…
Серебристые локоны, большие зеленые глаза, смотревшие на тебя, как на совершенство, маленькие плечи, хрупкая фигурка. Она так любила крохотные цветки сирени и могла целыми днями сидеть и читать среди цветущих кустарников. Ее магия была в рисунках, смазанных нечетких пейзажах, в которые стоило вглядеться хорошенько, и ты мог оказаться в том месте наяву. Это она тебя научила перемещаться через порталы…
Ты любил ее, не смотря на то, что она была странной даже для своего народа: всегда грустная, молчаливая, витающая где-то далеко. Необычайно умная девушка, творец. Она никогда не говорила, что видела там, за гранью, только рисовала. По два-три пейзажа в день, бывало, один в неделю. Словно сознанием пролетала по несчетному количеству миров, а приносила с собой только самые одинокие, красивые и спокойные.
Вспоминаешь вашу первую встречу – случайную, она, сама не зная как, нарисовала тебя и притянула к себе. С каким испугом ты обнаружил себя там же, где только что был, но уже и не там. Ты закрывал и открывал глаза, прогоняя морок, желая, чтобы вернулся горячий песок, сладковатый запах сменился соленым бризом, вновь поднялись пенящиеся волны. Но видение не уходило, а за спиной кто-то тяжело дышал, и что-то упало, громко звякнув в тишине.
Первое впечатление от города, большого и чистого; вымощенные дорожки вели на ухоженные веранды, резные беседки, не высокие домики с круглыми окнами, где легко покачивались шелковые занавески. Молодые и красивые лица эльфов, чему ты немало удивлялся, сверкающее оружие стражников, обеспокоенный вопрос отца девушки: «где ты была так долго?»
Тебя приняли в общество, хоть и не без опасений, тебе позволили обучаться и магии, и мечу, тебе позволили работать. Крепкая семья, новый уютный дом. Первый поцелуй, первые настоящие чувства. Юношеская романтика. Ваша свадьба, шумная и скандальная. Ваша дочь – копия матери, только в глазах не отображались миры.
Ты был счастлив.

Случайная бессмысленная война. Кровавая, жестокая, и совершенно не ясно, из-за чего, как взрыв накопившейся ярости. Люди, эльфы, снова люди, все смешалось, где свои, где враги. Одно сплошное месиво. Один пронзительный крик…
Пять лет жизни на поиски способа для мести. Пять лет жизни на то, чтобы выжить.

Сумеречный город медленно отдалился и растаял в звездном небе. Тебе снова снится, что ты бежишь. Куда? Зачем? Небо меняет цвета, оно то ближе, то дальше, грозные черные тучи тоже куда-то бегут… Наконец-то ты остановился. Не это ли небо ты видел последним, как раз перед тем, как окончательно потерял над собой контроль?
Все стихло, стемнело, исчезло…
Снова в нирвану?
Ну, нет!
Пора просыпаться.

Тяжелые ощущения тела, неприятный привкус во рту. И где-то рядом тихие таки часов.

***

Кожу почти обжигает горячая вода, струи слишком сильно бьют по спине. Чувствую каждую каплю, будто оставляющую на мне отметину, но сделать напор тише и прохладней не хочется совсем. Я уже час сижу в ванне и понапрасну трачу не только свое время, но и деньги. Ведь потом придет такой прелестный счет с такими большими циферками.
Однако только под этим душем, с шумом этой стекающей воды мне казалось, что мысли наконец-то приходят в порядок. Вернее даже, возвращался рассудок вообще.

Последние выходные я почти не выходила из дома. Последние выходные сами прошли мимо моего дома и даже не заглянули в окно. Может быть, я отключилась? Потому что отчета себе в действиях я не отдавала. Четко помню все события, но как будто наблюдала за ними со стороны.
Вот на меня напали недалеко от того кошмарного бара.
Вот появился этот… этот… Я не знала, кто он. Не знала его имени. Не думала даже о том, как его зовут.
Помню, что побежала тогда на ту несчастную, освещенную улицу, схватила за руку первого попавшегося прохожего. Наверное, я показалась ему полоумной. Еще бы, представьте: на вас из переулка выскакивает лохматая, помятая, заплаканная, с потекшей тушью девушка и что-то кричит, указывает туда, откуда выбежала, захлебываясь, мелет чушь о каких-то ублюдках, о муже. Да, я соврала тогда, что он, тот, кто спас меня, мой муж. Это первое, что пришло мне в голову и, главное, осталось. Не знаю, как мне не отказали в помощи и не умчались от меня куда подальше. Но этот прохожий, видимо, был представителем той части человечества, которой не наплевать на чужие проблемы. Он помог мне дотащить до машины и уложить этот «подарок небес» (практически в прямом смысле). Видя мое состояние, предложил самому сесть за руль, отвезти нас в больницу, вызвать полицию, в конце концов. Я отказалась. Мне не хотелось нигде светиться, числиться в каком-то деле. Не хотелось, чтобы об этом знали в институте, чтобы об этом рассказали моему старенькому, одинокому отцу, который пережил уже инфаркт, и любое чрезмерное волнение теперь может его попросту убить.
Я сказала прохожему, чтобы он вызвал девять-один-один для тех перепивших уродов, и уехала.
То и дело поглядывая в зеркало заднего вида на своего тяжело дышащего избавителя, пыталась успокоить прежде себя и понять, куда нужно двигаться. Если ехать в больницу, где ему, конечно, помогут, то лишних вопросов все равно не избежать. Что с ним, почему он так выглядит, можете ли вы показать свои документы, где, разумеется, не окажется штампа… Это на улице, в холод, в темное время суток, в панике и в слезах можно обдурить мимо проходящих. Но больница теплая, светлая и полна не самыми глупыми людьми. Все это сулило вызовом копов и нежелательные последствия.
Тогда я свернула домой. Я считала, что справлюсь с этой раной и сама, а иначе – не студентка четвертого курса медицинского. Слава Богу, не ошиблась. Все действительно было не так ужасно, как казалось в машине, в дороге до моего порога, что так мучительно долго тянулась.
Кое-как дотащила его до кровати (Боже, сколько же в нем веса?), помню, как ощутила еще одну волну животного страха, когда, сняв с него порванную и испачканную донельзя рубашку, обнаружила бесчисленное множество шрамов. Шрам на шраме, шрам на шраме. Кто же он такой?
Чего только мне не привиделось, о чем я только не подумала, подготавливая все необходимое для первой в моей жизни, пусть и маленькой, операции. Зашивая колотую рану, я сосредоточилась настолько, что не услышала даже звонок мобильника. Ну а после, обработав свои труды водкой, вдруг нашедшейся в холодильнике (Дейл, хотя бы здесь ты был полезен), нашла в себе силы позвонить волнующейся подруге, соврать, что задержалась в пробках и что жутко устала, отшивая этого придурка. Я отрубилась прямо в кресле с трубкой в руке.
Наутро едва не заорала, увидев у себя в спальне незнакомого мужика, но визги, благо, сдержать сумела. Вспомнив, наконец, кто он, и что вообще за дела творятся, я снова позвонила – уже папе.
Сказала ему, что не смогу приехать на выходных. Что у меня все хорошо, нет, я ничем не болею, но на носу сессия, а мой хвост придавливает куча долгов, что я буду корпеть над горой конспектов и просто физически не потяну еще и поездку. Отец, грустно вздохнув, согласился, что четвертый курс медицинского института – не шутки, и пожелал мне удачи.
От своего «пациента» почти не отходила. Если я и выбиралась из квартиры, то только до ближайшей аптеки, чтобы закупить побольше бинтов для перевязки.
У него часто начинался жар, и я протирала его лоб влажным, смоченным в холодной воде полотенцем.
Иногда он стонал. Громко, навзрыд. Ему, возможно, что-то виделось плохое в бреду, не знаю. Я трясущейся ладонью гладила его огромные руки, пыталась петь колыбельную тонким, сдавленным страхом голосом и думала в такие моменты, что лучше бы отвезла этого странного и пугающего мужчину в больницу, а не занималась самодеятельностью. В какое-то из этих мгновений мне снова позвонила та подруга, и я послала ее к чертям. Больше мы не разговаривали.

Выключаю душ, и снова становится невыносимо тихо. Не вытираясь, заворачиваюсь в банный, махровый халат, зачем-то протираю запотевшее зеркало. Редко, но меня все же посещает мысль о сумасшествии.
Может быть, я – больная на голову шизофреничка? А это чудо на моей кровати – плод нездоровой фантазии?
Горько усмехаюсь и понимаю, что втайне я действительно на это надеюсь. Просто моя обычная жизнь вдребезги разбита теперь, ее разнесли в пух и прах тяжелой кувалдой, а осколки разбросали по свету, как в той сказке про Снежную Королеву, Кая и Герду. Мою любимую, кстати. Но ведь каждый человек будет чувствовать себя хуже некуда, если его обычное спокойствие, его обычный, уютный мирок нарушит некто, чьего имени он даже знать не будет?
Выходя из ванны, ежусь и потуже завязываю халат. Распаренного, мягкого, чуть ли не освежеванного тела тут же неприятно касается и мерзко ощупывает холод.
Я иду в свою комнату, проверить, как обычно, раненый «подарок небес», но, открыв дверь, захожусь в немом крике. Его нет. Нет! Нет! Кровать пуста! Никого! Что же это за… Я что, действительно чокнутая?! Но ведь постель смята!
Чувствую сзади чье-то присутствие, сглатываю, оборачиваюсь и утыкаюсь носом в широкую, мощную грудь.
Шрамы. Знакомые шрамы.
Медленно подымаю голову и встречаю усталый, недоверчивый, колючий взгляд.
Я не успеваю опомниться, а меня уже прижали к двери и подставили кухонный нож к горлу. Мой кухонный нож!
Ударилась затылком об косяк, да так, что в ушах зазвенело. Когда же это кончится все?
– Стой, не убивай! – выпалила опять первое, пришедшее на ум. Чувствую, как капельки пота скатываются по спине. По чистой и без того мокрой спине. Я снова испытываю животный страх, как пару дней назад возле бара. Только теперь передо мной мой спаситель, мой «подарок небес».
– Кто ты? – спрашивает он. У меня перехватывает дыхание, ловлю себя на том, что бессмысленно открываю-закрываю рот. – Кто ты? – повторяет он уже со злостью в голосе.
– Я была в переулке, где ты убил тех троих, помнишь? – глубокий вдох перед еще одной скороговоркой. – Тебя ранили и… я привезла тебя сюда… здесь, дома, перевязала тебе рану… вот…
Сердце снова заходится в груди, кровь стучит в висках. Я снова боюсь за себя, за свою жизнь. Снова хочу убежать и навсегда-навсегда забыть.
Он грубо хватает меня за руку и одергивает халат. Зачем-то внимательно рассматривает мое голое правое плечо. Хочется ударить его чем-нибудь тяжелым, а потом забиться под кровать, например, чтобы меня перестали хватать, лапать и бить. Ей богу, это становится какой-то традицией.
Его пальцы, шершавые, жесткие, как у рабочих, положивших жизнь на возделывание земли, касаются кожи, будто режут. Надавливает, не церемонится вовсе, высматривает, хочет в чем-то убедиться, бормочет себе под нос, и мне почему-то кажется, что это заклинания.
Неприятно. Ощущение, что плечо мне вспарывают без обезболивающего. Я крепко зажмуриваюсь и отворачиваюсь. Все равно сделать ничего не смогу больше, пока не закончит этот обросший монстр свое непонятное дело. Слова на него явно не действуют.
Тяжело вздохнув, он отпускает меня и отворачивается.
– Зря. Что это за место?
– Моя квартира, – удивленно вскидываю бровь, развожу руками.
– А год? Какой сейчас год?
– Две тысячи десятый… а что?
Он хмурится, садится на кровать. На бинтах нет пятен крови, значит, швы не разошлись.
– Ничего. И долго я тут?
– Два дня. Тебя вообще сильно ранили.
Хриплый смех.
Он смеется? Да что вообще, черт возьми, происходит?!
– Царапина, сам бы выбрался.
Теперь уже я смеюсь. Хотя, это скорее называется нервным и истеричным хихиканьем.
– Сам? Колотая рана в боку! Скажи спасибо, что легкое не задело! И обошлось без зара… – я осеклась и замолчала. Смотрит так иронично, мол, яйцо курицу учит. Так на меня обычно декан косится, когда я, пытаясь выделиться, рассказываю дополнительный, незаданный материал.
Даже обидно становится, и где-то негодование просыпается.
Но мне, дуре такой, стоит все равно заткнуться, ведь у него все тело – пособие для практикантов скорой помощи, я действительно для него – просто соплячка, говорящая и без того очевидные вещи.
– Тебе бы себя в порядок привести, – сказала я и отошла к шкафу искать чистые полотенца.

[S. Лис]

Дождь всегда спасал, смывая следы и стирая запахи. Он давал еще один шанс на выживание. Издевался пестрой радугой в небе, намекая, что есть в мире что-то светлое и красивое. Заманивал в людные, теплые и сухие места.
А этот дождь, искусственный, грубый, только раздражает кожу и глаза, ядовит на вкус, и какое-то странное ощущение после него, словно слоем грязи покрылся.

И что же ты, дикий человек, будешь делать в мире, где все незнакомо и непонятно? Даже с этой странной штукой. Поднимаешь ее, и начинает течь вода, поворачиваешь вправо – холодная, а влево – горячая. Опускаешь, и она перестает течь. А если повернешь вот эту, чуть пониже, как рычаг, то вода начинает брызгаться как дождь. Бред какой-то придумали эти люди в своем две тысячи десятом году. Да и кто же моется стоя? Где большая круглая бочка или бадья? Хотя это уже такая мелочь, можно и пережить. Сейчас главное что? Помыться, побриться, состричь волосы. Вот и займись.
Запотевшее зеркало с разводами предательски искажает отражение, а так хотелось вновь увидеть себя. Забыл уже, как выглядишь… Повесив полотенце и пару вещей, как выразилась девушка, «бывшего» на крючок, начинаешь приводить себя в порядок.
Дурно пахнущее мыло, затупившееся лезвие в странном синем приспособлении, о которое при изучении порезал палец, жесткая вода. Ну хоть ножницы нормально режут. И почему не прихватил с собой кухонный нож? Большой такой, острый, не как меч, конечно, но лучше того, что тут.
Можно было, даже, пожалуй, нужно было с кровати не вставать. Раз не связан, жив, здоров, тепло и уютно, чего было дергаться? Нервный ты стал, старый волк, напряженный и недоверчивый. Перед девушкой следует извиниться и уйти как можно скорей. Убьют же ее, если найдут; а она хорошенькая, смелая…
Нет, стоп! Не то. Не о том ты думаешь.
Ополаскиваешь лицо холодной водой, чтобы снять наваждение. Пощипывает. Как же хорошо снова почувствовать себя человеком!
Выходишь, полотенцем вытирая голову. Невероятно приятное чувство, как будто дома. Да еще и этот вкусный запах курицы. Есть-то как хочется! Вся накопившаяся усталость снова навалилась. Может, ты на самом деле все придумал? Не было звонкого смеха твоей дочурки Шандрис, не было пылающих шпилей Сильтрансе’а, да и вовсе не существуют ни магия, ни параллельные миры. Провалялся пару дней в бреду, вот и не понял сначала, где ты и кто эта девушка. А вдруг она твоя жена и ты до смерти ее напугал?
Отрезвляющие мысли всегда так ни кстати. Ты же не знаешь этого мира! Забыл себя в кошмарах?

Она готовила: старательно нарезала овощи, что-то мурлыча себе под нос. У ее ног за стеклом плясали огоньки. Женщина. Не то испуганное животное, что тряслось в твоих руках, а женщина, хозяйка дома. Может, ты наконец-то умер и попал в рай?
Привлекаешь ее внимание и протягиваешь полотенце, чтобы унесла. Она медлит, оценивающе смотря. Ну почему, почему все женщины так делают? Хочется смутить ее, ответив тем же, но лишь удивленно приподнимаешь брови с немым вопросом «что». Девушка доброжелательно улыбается и, наконец, уносит куда-то полотенце. Будет задавать вопросы, и много.

Стряпня русой красавицы оказалась великолепной. За все время она ничего не спросила, разве что только кофе тебе или чай. Попросил второе, попробовал и расстроился. Разве это чай?
Обдумывала ли она, что ей делать, о чем и как спрашивать, или выжидала, пока ты сам заговоришь, это не важно, в любом случае надо молчать. Кого-то убил? Все равно ты этого не помнишь.
Девушка опережает тебя – только собрался поблагодарить – и спрашивает твое имя. В горле встал ком. Имя? Так давно его не слышал и не произносил, что забыть успел. Невклидий. Кажется… Удивленная, она забывает представиться. Тем лучше.
Вопрос – ответ, вопрос – тишина. Впервые такое явственное желание с кем-то поговорить, кому-то выговориться, чтобы кто-то выслушал, пусть и не понял, сочувствующе покачал головой и пожелал удачи. А потом вспоминаешь, что жаброносцы способны выпытать почти все, и срабатывает механизм самосохранения. Эти твари о тебе и так много знают, незачем им давать еще информацию, это все равно что вырезать засечки на стволах.
Кто же ты? Почему не хочешь говорить? Беглый преступник?
Нет. Странник. В городе оказался случайно. Упал с неба? Наверное, просто показалось. И безрезультатные попытки вспомнить, чем тогда все закончилось.
Уходить совсем не хочется.

Перешагнуть через себя и попросить ее о помощи. Символической – карте местности. Девушка хмурится, но соглашается, уходит в комнату. Прыгать по порталам сил нет, ближайший месяц придется прожить в этом мире. Возможно, это даже твой мир – ты просто попал в далекое будущее. Кто знает? Проверить никак не удастся. Впрочем, в какой бы мир ты не попал, люди везде одинаковые.
Подтверждение не заставило себя ждать. Щелкнул замок, а после раздался возмущенный мужской голос, хлопнула входная дверь. «Бывший»? Или она все же кого-то позвала? Стоит взглянуть.
Девушка гневно смотрит на мужчину между вами, стоящего к тебе спиной, и пятится. Она говорит, что сейчас не время, и просит его убраться, а он, пьяный, судя по замедленным движениям, кричит на нее, чтобы заткнулась и что она принадлежит ему.
Сразу вспомнились все те ублюдки, наемники и разбойники, грабившие мирные поселения и, как они сами говорили, пользовавшиеся предоставленными услугами. Тогда ты не вмешивался, мог только позже перерезать им глотки, и сейчас не следует. Ты не знаешь этих людей, их отношений, их жизни. Вот и не лезь.
Хорошо бы, да тело уже среагировало, и потянувший руки к девушке мужчина оказался спиной на полу. Похоже, что он давно не спал и действительно слишком много выпил. Это парень, совсем молодой. Ты и то был старше, когда попал в сумеречный город.
Он обзывается, пытается встать. Молокосос еще не понял, что не стоит затевать драку? Поднявшись, он выкидывает руку вперед. Слишком медленно. Уворачиваешься, кулаком ломаешь ему нос. Он теряет равновесие, снова падает, в закрывающие лицо ладони проклинает тебя. Для верности удар с ноги в живот. Теперь дошло?
Видимо, да. Скулящее жалкое существо с трудом доползает до двери, кое-как встает на ноги и уходит.
Что это было? Не важно. Никаких комментариев. Сразу к делу. Что там с картой?

Пока изучаешь дороги и названия улиц, девушка мечется туда-сюда, все что-то собирает, сворачивает, считает. Суетится как пчелка, и ты ловишь себя на том, что все больше наблюдаешь за ней, пока она снова не убежит в другую комнату или на кухню.
Похоже, что укрыться будет негде. Сколько-сколько людей? Так много, что тяжело и вообразить. Ужасно, как на всех хватает еды…
Быть может, надо сменить тактику, раствориться в толпе, найти работу. Только кем? Не похоже, чтобы тут нужны были лесничие или еще кто-то, кем ты можешь быть. Играть на публику фокусником тоже не получится, сразу засекут.
Ладно, разберешься по ходу дела. Может, уже и так слишком поздно, и вместо попытки где-нибудь переждать придется в срочном порядке осваиваться и заметать следы.
Как только девушка села напротив, начинаешь говорить. Будь что будет, в конце концов, ее жизнь зависит только от нее. Ей придется забыть обо всем, что она видела и слышала, а еще лучше завтра, нет, сегодня куда-нибудь перебраться на пару месяцев. Конечно, она ничего не понимает и спрашивает, почему. Как можно объяснить человеку, почему? Как вообще это можно объяснить?
Не важно. Можно ничего и не делать, продолжать жить. Вдруг повезет? А если нет, сама будет виновата. Помогать никто не просил. Она расстроилась, и ты просишь ее просто поверить.
А следовало просто убить. Но ты не сможешь. Возникает мысль остаться с ней, но обессиленный ты не более чем простой смертный, ты станешь опасной обузой. Так что лучше идти. Тем более что уже почти стемнело.

Она сказала, что собрала немного одежды, еды и денег. Наверное, сразу поняла, что ты не только неместный, но и намерен идти дальше, по крайней мере, в городе не задержишься. Да и свалился ты ей на голову в одном только рванье.
Следует сказать спасибо за гостеприимство и помощь. Прежде чем взвалить на плечи походный рюкзак, ты благодаришь девушку и еще раз просишь серьезно отнестись к предупреждению. Грустная улыбка. Она ладонью дотрагивается до твоего шрама на лице и тихо-тихо, почти шепотом, говорит, чтобы ты себя берег.
Теплое и нежное прикосновение. Застывшие слезы в глазах. Зачем уходить, кому это нужно? После стольких лет травли впервые кто-то тебя принял, помог, беспокоится о тебе и не хочет отпускать. Где-то в глубине пробудилось давно забытое чувство. Еще минуту назад тебя волновала только дышащая в затылок погоня, а теперь еще и эта девушка. Ведь есть же, для кого жить, есть, кого защищать, кому ты не безразличен.
Но нет. Лучшая защита - это оказаться как можно дальше.
Притягиваешь к себе девушку, беря ее за талию, целуешь. Спасибо за все и прощай.

* * *

Аккуратно и методично нарезаю овощи для салата. В голове вертится куча вопросов, и я не могу решить, какой же задать первым, как только гость выйдет из душа, где уже около получаса шумит вода. Ясно, что убивать меня никто не собирается, мысль эта успокаивает не меньше, чем мерный стук ножа о резательную доску. Папина я дочка. Тому тоже, чтобы что-то решить или предпринять, требуется минимум десять минут полного погружения в себя с какой-нибудь вещицей в руках, которую можно было бы крутить, ломать или резать. С возрастом, конечно, это дошло до того, что он и вовсе мог уснуть, а проснувшись, как ни в чем не бывало продолжать размышлять. Вот и мне нужно отстраниться от внешнего мира. Руки же должны делать что-то знакомое, на автомате. Я даже вижу себя со стороны: молоденькая студентка, мурлычущая себе под нос детскую песенку, со слегка полоумной улыбкой разделывающая помидор. Жуткая, наверное, картина.

Последняя тарелка поставлена на стол, и шум воды как раз стихает. Наконец-то. Надо же, как волнуюсь – аж дрожу немного. Вернее, не так, я просто сгораю от любопытства! И дураку ясно, что гость мой – человек не простой, ох, не простой. Ну а самолюбие позволяло мне не считать себя дурой.

Вообще, я очень воспитанная девушка. Папуля в свое время постарался вбить в меня все нормы этикета. Не в прямом смысле, разумеется. Но к четырем годам я прочно усвоила, что отличает вилку от ложки; а чуть позже, после одного бесхитростного подзатыльника в метро при всех, я поняла, что пялиться на людей слишком долго – весьма невежливо. Но, боже, как же тут отвести глаза, когда такое телосложение, как у моего гостя, я видела только на картинках в журналах? Одежда Дейла, по каким-то причинам забытая своим хозяином у меня и до этого дня обитавшая в недрах шкафа, теперь красовалась на моем «подарке небес». И футболка, и джинсы были явно малы, но не ходить же ему голым, в самом деле. Хотя, я бы не отказалась…
Ловлю на себе его удивленный и немного смущенный (он умеет смущаться?!) взгляд, мол, что-то не так? Тут же захлопнув неприлично раскрытый рот, доброжелательно улыбаюсь, словно ничего не заметив, и забираю, наконец, протянутое мне уже минуты три как полотенце.
– Присаживайся и угощайся, – кивком указываю на накрытый стол и иду уносить это несчастное полотенце. Иногда я все-таки веду себя как дура. Самолюбие не спорит.

Надо отдать мне должное, я смогла усмирить свое бушующее любопытство и честно дождалась, когда гость вдоволь наестся. Надо думать, сытый он отвечать на море вопросов будет охотнее. Но это если верить моей хромой логике. А она на то и хромая.
– Тебе кофе или чай?
– Чай.
Правильный выбор, потому что кофе у меня нет. Тут же подскакиваю, и уже через пару минут перед ним заходится горячим паром полная чашка чая. Он благодарно кивает. Мне интересно, мой «подарок небес» социопат или просто говорить разучился? Ладно, не беда, научу заново.

– Можно твое имя узнать?
Он молчит. Довольно долго для такого простого вопроса. Думает, можно ли мне доверять? Оценивает? Но ведь недавно совсем я выходила его, если мне нельзя доверять, то кому? Или вспоминает? Но как же можно забыть свое…
Тяжело вздыхает и, произнося, кривится, будто звуки собственного имени приносят ему боль куда большую, чем недавняя рана:
– Невклидий.
Я старательно скрываю на лице удивление. Мало ли что у него за родители. Сейчас многим если в голову стукнет белочка с золотыми орешками, так они и не задумаются даже о том, что ребенку потом с этим жить, главное же – выделиться среди мнимой серой массы.
– Красивое, – говорю и пододвигаю к нему поближе вазочку с печеньем. Какое-то, право, бессмысленное движение. Будто он и без того ее не видел.
Невклидий пожимает плечами, мол, имя как имя. Для него – да. И что-то мне подсказывает: для того места, откуда он родом – тоже.
– Ты… ты из этого города?
– Нет, не то, чтобы… не совсем.
Шумно вздыхаю, все, хватит ходить вокруг да около.
– Кто ты?
Вопрос совсем неоднозначный, любой другой на его месте встал бы в тупик, переспросил бы, что я имею в виду. Любой другой, кому скрывать нечего.
Тишина. На этот раз молчание вязкое, как деготь, почти ощутимое. И ставящее твердую точку, преграду, которую, кажется, потрогать можно – руку протяни. Теперь это искусственно созданный тупик для меня с потрескавшейся вывеской «не пройдешь, не пытайся». Такая кирпичная стена, к которой на кривой кобыле не подъедешь. Но я тоже, знаете ли, не лыком шита. В конце концов, имею право знать, что за зверь сидит на моей кухне и пьет уже остывший чай.
– Ты беглый преступник?
Мысль, что Невклидий попросту не хочет мне врать, как-то слишком поздно озарила своим светом мое темное и заросшее паутиной сознание.
– Нет, я не преступник. Странник, в городе случайно оказался, – ухмыляется, но в глаза не смотрит. Сама виновата, сама соврать вынудила, получай теперь. Странник он, как же. Видимо, что-то страшное там, куда тебе лучше нос не совать – прищемят. Я собрала пустые тарелки со стола и скинула их в раковину, звон такой непривычно громкий, как будто высказывающий все мое недовольство вместо меня.
– Ты с неба упал, – как бы невзначай бросаю через плечо. Не спрашиваю, констатирую факт, вспоминая тот вечер и перепивших недомерков. Что на это ответит?
– Тебе показалось, наверное, – слегка посмеивается.
Ага, значит, решил все списать на мое тогдашнее неадекватное состояние и воображение. Ну-ну.
– Может быть.

Он попросил оказать еще одну услугу. Далось ему это нелегко, судя по напряженным плечам и неуверенному взгляду. Хотя просьба ничего особо сверхъестественного из себя не представляла: всего-то карту города найти. И я ее нашла. Не без труда – пришлось перерыть все шкафы в квартире, вымазаться в пыли старых чемоданов и в итоге найти эту бумажонку в комоде с постельным бельем. Что она там делала, даже сам черт не знает, а я и подавно. Пока Невклидий изучал карту, решила про себя: если помогать, так до конца. Пусть он, возможно, и преступник, но в долгу я перед ним неоплатном. Ни зашитая рана, ни приготовленная еда, ни временный кров, ни карта – ничто из этого не покрывало мою спасенную шкуру и его риск своей собственной.
И я пустилась в еще одни глобальные поиски теперь уже мужской одежды. И в ходе этих поисков задалась конкретным вопросом: почему я не знаю, что и где в моем доме лежит? Это заставляло задуматься как минимум о генеральной уборке, большой стирке и чистке вселенского масштаба.
Больше всего меня удивило, что я нашла старые вещи отца, которые он, по моему наивному мнению, увез с собой в загородный дом. И ведь спрашивала же, ничего не забыл? Нет, дочь, что ты!

Были найдены и отправлены на служение новому хозяину три клетчатые рубашки Дейла. Кстати, новые, судя по виду. Ну и ладно, к черту, надо вовремя забирать свое добро. Как там гласит закон детского сада? Что упало, то пропало? Теперь, если бывший вспомнит о пропаже имущества, буду активно хлопать ресницами и недоуменно разводить руками, мол, где и что ты курил, все твое давно с тобой. К слову о Дейле. Появился ли он по зову сердца или же у него совсем крышу сорвало – история умалчивает. Собирая найденные трофеи в сумку, я услышала, как в коридоре щелкнул замок, и зазвучал знакомый голос – звал меня, язык заплетался. Я чертыхнулась. Давно надо было забрать у этого идиота ключи.
Выскочила ему навстречу, нельзя было пропускать его в гостиную. Увидел бы Невклидия, взбесился бы, как свора собак, и лаял тут с пеной у рта – не выпроводишь.
Заявился еще и пьяный: потрепанный, нечто, недавно, видимо, бывшее галстуком перекинуто через плечо; стоит, прислонился к стене, словно Пизанская Башня, покачивается вперед-назад, как по инерции от толчка. Ну, точно идиот. Я кричала на него, что не время сейчас для его полоумных выходок, убирайся лучше, пока хуже не стало, а он и не слышит или слышать не хочет, орет в ответ, что я – шлюха, принадлежу ему и уйду, только когда мне разрешат. Послала этого недоумка по назначению и пыталась выпихнуть, а он замахнулся…
Кстати, с Невклидием Дейл встретился. Как раз в тот момент, когда собрался меня ударить, но руку его перехватил мой гость. Забавная со стороны картина: мелкая, тявкающая шавка, и высокий со спокойным и глубоким басом дог. Не успела я очнуться от шока, а Дейл уже корчился на полу. Еще пара мгновений и этот болван с визгами вылетел, как пробка из бутылки шампанского, через дверь на лестничную площадку. Я оторопело таращилась на Невклидия, а тот спокойно вернулся к изучению карты, даже слова не проронив. Снова выручил и даже не понял этого.
А мне и спасибо сказать было стыдно.

– Сядь, пожалуйста.
Плюхаюсь в кресло напротив, где-то краем сознания отмечая, что он первый заговорил – странно. Обычно и слова не вытянешь. Но это не важно, сейчас надо не забыть ничего положить в рюкзак. Наверное, стоит еще и аптечку запихать, мало ли что, чувствую ведь – не на обыкновенную прогулку он собрался.
– Послушай. Как только я уйду, забудь все. Забудь меня, мою внешность, имя, все, что было. Забудь, как мы встретились, забудь обо всем, что тут происходило сегодня и вчера, и позавчера. Забудь свои чувства и мысли. Как будто меня никогда не существовало в твоей жизни. И постарайся уехать куда-нибудь на пару месяцев.
Зря, Невклидий, зря ты это сказал. Я только смирилась с тем, что ничего толком не узнаю, а после твоих слов меня снова снедает жажда ответов на вопросы.
– Почему?
– Если жизнь дорога, последуешь советам.
Ну, вот, уже лучше. Теперь я хотя бы осознаю, что вляпалась во что-то серьезное, что убить меня теперь можешь не ты вовсе, а из-за тебя.
Нервный смешок.
Хочется впасть в спячку, как сурок, а потом обнаружить, что все это – изобретательный розыгрыш моих сокурсников или какой-то программы. Хотя бы денег выиграть.
Глубоко вздохнув, киваю и снова иду собирать вещи.

– Вот, – протягиваю ему свой черный обшарпанный дорожный рюкзак, повидавший виды и в походе в горы с отцом, и в лес с группой из университета. – Я собрала одежду, какую нашла. Денег там немного, они во внутреннем кармане. И еда есть, в контейнере. В полотенце завернута, ну, чтобы не остыла.
Невклидий пытается улыбнуться. Не скалиться, как это было после его пробуждения, а просто сказать улыбкой спасибо. Я это вижу, понимаю и улыбаюсь в ответ.
– Отнесись к тому, что я сказал, серьезно.
А когда я не относилась к своей жизни серьезно? Если подумать, меня можно смело назвать мнительной особой, строго следящей за температурой своего тела и его постоянного пребывания в атмосфере стабильного комфорта. Так что не волнуйся, друг мой, за себя начать переживать всегда успею.
Он на голову выше меня, и я встаю на цыпочки, аккуратно касаюсь его шрама на лице.
– Будь осторожен, – шепчу почему-то.
Может быть, так меня больше никто в жизни не поцелует и не обнимет.
С такой тоской, усталостью, таким желанием остаться и никуда не бежать, остаться там, где приняли, где помогли, позаботились, обогрели. И словно его сердце заходится в крике о помощи.
Или это мое кричит «не уходи»?

В пустой квартире сущий бардак. В гостиной разливается кровавое море заката, затапливая все в бордовых волнах, включая меня саму. Как будто пожар, все так горит и слепит. Море горит. Кровавое море горит, и я вместе с ним.
– Алло, пап?
– Да, да, что-то случилось?
Усмехаюсь. Случилось и прошло. Внезапно и быстро. Но даже ты не поверишь во все это. Куда там, если я сама себе едва верю.
– Нет, все хорошо. Я к тебе завтра приеду. Пораньше постараюсь, окей?
– А как же твоя учеба?
– А я все уже разгребла. Время не рассчитала, вот и запаниковала.
– Ладно, буду ждать тебя.
– Целую, пап.
– Целую, птенец.
Папа меня так с детства зовет. Как-то я залезла на дерево, поспорив с мальчишками на целых пять баксов, и упала, сломав себе руку и ключицу. Отец назвал меня неуклюжим птенцом, вывалившимся из гнезда, еще не научившимся летать, но уже пробующим свои силы. Очень точное сравнение, надо отметить. Но пять баксов я все же выиграла! Да еще и авторитет у местных хулиганов заработала. Еще бы! Какая девчонка решится залезть на самое высокое дерево кладбища, имеющего весьма дурную славу в той деревне, где все и происходило.
Я тогда была меньше трусихой, чем сейчас. Сейчас забот больше, а они всегда приносят с собой множество страхов.
Укладываюсь на диван, поджимаю коленки к груди. Моральная усталость перерастает в физическую, как только ей даешь волю.
Но сон спасает от всего…

[S. Лис]

Снова бежать. Через ночь, через тени освещенного города, через вереницы людей, вдоль шумных дорог. Не так быстро, но и не останавливаясь. От заката до рассвета по опавшей листве и мусору, глотая пыль и вдыхая тяжелый запах испарений.

Вечер, осень, холодные прикосновения ветра. В памяти только маршрут и сколько раз куда и где свернуть. Людей почти нет, но стоит немного пройти, и ты оказываешься на шумной дороге. Меж верениц идущих людей замечаешь полосу, по которой туда-сюда проносятся рычащие и гудящие монстры разных цветов и размеров. Не обращай на них внимания и просто иди дальше.
Проходящие мимо угрюмы и смотрят себе под ноги, парочки тихо о чем-то говорят, а компании шумят, то ругаясь, то перекрикивая друг друга. Не смотри на них, безумцев. Посмотри вверх, на небо… а неба-то и нет. Между крыш пугающе высоких зданий виднеется нечто серое, мутное, и на этом нечто не видно ни звезд, ни луны. Что ж, тогда смотри под ноги. Будь как все, делай как все. Только противно как-то идти по мусору вечернего города, сквозь туман курящих людей и шум «зверей».
Этот мир с первых минут показал себя как агрессивный и недоброжелательный: обиженная девушка, нож под ребра, теперь еще некоторые толкающиеся хамы, взрывы хохота, лязги, визги… Хватит! От этой какофонии уже голова раскалывается! Безумие, сплошное заражающее безумие…
Все это чем-то напоминает порт молодой имперской столицы. Но там было как-то все понятней, хотя ничуть не тише. Да еще и запах рыбы, рома, пропотевших рубах моряков и дешевых духов затасканных шлюх. Суета причала и брань грузчиков… Почему-то мельтешащие и куда-то спешащие люди вокруг тебя напомнили именно тот день, когда ты впервые появился на причале. Все казалось бессмысленным и непонятным. Гораздо позже, став моряком и повидав еще портовых городов, ты стал относиться к этому проще, стало все ясно, и бывало даже весело наблюдать за ними со стороны, если удавалось избежать работы. Ну и лентяй же ты был! И хоть бы по женщинам или барам, так нет же, сразу расспрашивать, что да как, слухи, новости…
Проходя мимо девушки в красном пальто, замечаешь, как она оборачивается, когда кто-то прокричал имя. Вспомнились красные юбки и стук каблуков. Раз-два, раз-два-три, и почему-то скрипка. Она так и не ответила, почему скрипка, а не что-либо другое. Кажется, ее звали Марлетт. Впрочем, неважно. Зачем пытаться вспомнить имя той, кого видел в жизни не больше трех раз, а сейчас даже лица ее не помнишь? Только каштановые кудри, красную вышивку ее рубашки и юбки, скрывающие черные сапожки. Команда Белого лебедя – так назывался ваш корабль – чуть ли не силой заставили тебя пойти посмотреть ее выступление, а потом завидовали, что она заговорила именно с тобой и пригласила к себе.
Они-то думали! А она просто погадала.
Не верил в предсказания? Зря.
Дурман тлеющих трав и алкоголь… отражающиеся блики света в шарах, камнях и украшениях, развешанных в ее обители… шитое золотыми нитками полотно на круглом столе… блестящие и завораживающие голубые глаза…
Она раскладывала карты. Называла их по одной, смотрела на твою реакцию. Рассказывала о том, что увидела.
Ты ушел, пребывая вне себя. В памяти осталось испуганное выражение ее прекрасного лица, и как она дрожащей рукой забрала мешочек с деньгами. Всеми, что у тебя имелись при себе.
А потом было страшно и стыдно вспоминать, поэтому ты молчал на вопросы о том, что же там произошло такого.
Это сейчас, спустя столько лет, ты можешь признать, что она оказалась права, признаться себе, что есть силы, в которые нельзя не верить. Веришь в них или нет – они есть и влияют на твою жизнь. Да что там говорить, ты же был молод и думал только о том, как бы раздобыть побольше денег, чтобы не работать и повидать весь мир. Человеческая мечта. Мало было родных лесов, поэтому ушел в имперские города, мало стало произведений архитектуры, так непохожих на ваши деревенские усадьбы, стал моряком. Когда и того стало мало, решил вернуться домой, навестить родных, а оттуда на север, в горы и в снега.
Но, вернувшись, ты застал лишь смерть и разрушения. Это было так странно, так непонятно. Кто? Зачем? Все умерли, погибли за несколько месяцев до того, как ты пришел сюда. Судя по всему, ты первый, кто после жуткого побоища ступил на эту землю. И хуже всего было осознание не того, что ты потерял семью, а того, что ты ничего не мог поделать; даже если бы знал кому, ты не в силах был отомстить. Что ты мог тогда? Паруса опускать да веслами грести? Тетиву на лук уже года четыре не натягивал, если не больше.
Не чувство потери жгло изнутри, а пустота. Даже если ты их долго не видел, ты просто знал, что у тебя были ждущие твоего возвращения родители и младшая сестренка. Раньше тебя смешили ее слова, когда ты их вспоминал: «Я не выйду замуж, пока ты не вернешься и не обнимешь моего избранника как брата!» Наверняка она выросла и стала первой красавицей. Иначе быть не могло! Все женщины вашей семьи были красавицы и умницы, уже сколько поколений…
А потом их не стало. Только волны пенились у твоих ног и солнце, как на зло, в бордовый красило небо.

Сколько прошло времени? Из-за воспоминаний своей человеческой жизни, как ты делил ее для себя, совсем потерял счет времени. Но ты довольно долго идешь. Людей уже почти нет, лязгающие «звери» тоже куда-то подевались, а на небе наконец-то проступили звезды. От удивления ты остановился. Странные какие-то, но вроде звезды. Никогда раньше не видел, чтобы яркие точки небосклона двигались и меняли цвета. Может быть, это побочный эффект того, что ты пробыл без сознания. Кто знает, чем она тебя лечила. Может, чай был из тех трав, с которыми надо очень аккуратно, а то можно смертельно отравиться. Может, это сам мир на тебя влиял, или что-то было в этом тяжелом воздухе, от которого драло носоглотку и хотелось чихать.
Встряхнув головой, продолжаешь идти.
Из-за угла выползает старый мужчина. От него ужасно воняет. В руках почти пустая прозрачная бутыль. Еще один пьяница. Он пытается приставать и что-то бормочет заплетающимся языком, чем вызывает желание и ему тоже разбить нос.
Просто проходишь мимо.
Внутри поднимается давно забытое презрение и ненависть ко всем этим людишкам, в каком бы мире ты их не встретил. Та самая ненависть, из-за которой ты так настоятельно просил обучить тебя воинскому делу. Но время, говорят, лечит. Особенно, если рядом есть кто-то, кто тебя может понять и поддержать. Этим кто-то оказалась Нираяэль. Нираяэль… как же ты мог забыть ее имя…
Нираяэль. Твоя любовь, твоя жена, твой наставник. Она стала для тебя всем, успокоила твою боль, дала новую жизнь, дала тебе семью. А ты пролил реки крови, чтобы отомстить за ее смерть, хотя она никогда, никогда бы тебя за это не простила. Тебе дали возможность творить, осуществили твою мечту, открыв перед тобой все двери миров и пространств. А ты стал использовать их в своих целях, искать, подслушивать, убивать.
Под ногами зашуршали листья. Лишь благодаря тому, что ночь безоблачная, ты продолжаешь идти. За спиной остался чужой грязный город, полный безумия. Девушка, непростительно добрая. И старые страхи.

***

Слышала ли я о таком понятии, как паранойя? Отец насмешливо глянул на мой оторопелый вид и облизал перепачканную в персиковом джеме ложку. Персиковый джем – один из моих любимых, сразу видно, что папа подготовился к приезду дочери.
- Естественно, я слышала о паранойе - учусь же в медицинском,- руки сами потянулись к тарелке со свежими тостами, попутно захватив и банку с заветным персиковым лакомством.
Отец широко улыбнулся, отчего старческие морщины в уголках глаз сложились гармошкой. И то ли его карие глаза так весело блестели, то ли в очках просто отразился луч солнца, но его вопрос вдруг показался не едким замечанием, а необычной попыткой поднять мое настроение.
- У тебя повышенная восприимчивость, дочь моя,- сказал папа, возведя палец к потолку.
- Восприимчивость к чему?- покрутив десертной ложкой возле виска, намекая на свою якобы неуравновешенную психику, я с нескрываемым раздражением посмотрела на него.
- К окружающему миру, конечно,- отец усмехнулся и украл с тарелки последний тост, пока я пыталась понять, к чему же он клонит.
- Так, по-твоему, сейчас в лесу любой бурундук с желудем в лапках покажется мне профессиональным киллером? – отложив серебряную ложечку, я скрестила руки на груди и с самым серьезным выражением лица, на которое была способна, уставилась на папу. Начиналась наша любимая игра: кто съязвит острее. Отец обучил меня особенностям этого развлечения, как только в моем лексиконе появились другие слова, кроме как «игрушка» и «дай». Первое и самое главное правило: ни за что нельзя смеяться.
- Наверняка. А стаю маленьких птичек ты воспримешь не иначе, как авиацию,- подмигнул он, хлопая руками, словно крыльями.
- Если тебе верить, то я уже тяжелобольная истеричка,- фыркнула я, снова схватив ложку и взяв на себя ответственность за стратегическое уничтожение джема.
- Не исключено,- ответил папа и хотел, было, нарезать ждущий уже несколько минут батон, но, неловко повернувшись, локтем задел стоящую на краю стола вазочку с арахисом. Громкий, возмущенный звон разбитой хрустальной вазы; тихий, заговорческий шепот земляного ореха – и вот на полу симпатичная кашица из переливающихся осколков и ненужного теперь никому арахиса. Отец огорченно вздохнул и осторожно опустился на колени - нужно было прибрать следы безобразия. Я тут же вскочила и присоединилась к папе, выбирая и аккуратно складывая острые осколки некогда красивой вазочки в отдельную кучку.
- Ну, если я и истеричка, то это точно наследственное,- хихикнула я.
Отец хмыкнул.
- Молодец, двухочковый бросок.

На крыльце свежо и прохладно. Ветер нежно, едва-едва касается моего лица, медленно перебирает разметавшиеся по плечам пряди русых волос, чуть слышно насвистывает на ухо красивую колыбельную. Иногда к ногам прилетают пожухлые, сорванные с деревьев листья, словно прощальный подарок когда-то теплых, летних дней, полных веселого безумства и пьянящего чувства свободы. Солнце вот-вот сядет, небо темнеет и становится все тяжелее, а первые звезды уже успели заявить о себе. Вдалеке, на горизонте, остается полоска яркого зарева. Еще немного и – ночь, и – калейдоскоп сновидений, самых захватывающих, самых страшных и таинственных видений. В мире нет волшебства? Жаль людей, считающих так. Вот же оно, всегда с нами, всегда рядом: восход и закат, шум ночного леса и морского прибоя, тяжелые, печальные или же наоборот – быстрые и отрывистые песни ветра. Блеск отраженной в остывшем озере луны.
А сегодня ведь, кажется, должно быть полнолуние, если верить соседке, живущей через два дома от нас, навещающей моего отца каждый божий день.
Я плотнее закуталась в длинный свитер и закусила губу. Мне впервые за несколько дней спокойно. Впервые я дышу полной грудью и не покрываюсь испариной от собственных надуманных страхов. Паранойя…Наверное, папа прав. С того момента, как порог моей квартиры переступил Невклидий, меня все время что-то грызло. Пока мой гость оставался рядом, я не придавала этому значения, списывая все на пустое волнение, но как только он ушел, вдруг стали появляться приступы беспричинной паники. Страх липкий и едкий, расползался всюду, заставлял оборачиваться, сглатывать ком в горле и громче включать музыку. Я все время чувствовала, что за мной кто-то наблюдает. Казалось, что за тем деревом, под той лавочкой или на этой крыше кто-то сверлит взглядом мой затылок и ждет не дождется, когда ноги сами сорвутся с места, унося мое существо, требующее людей, их суету и разговоры. Я чувствовала себя маленьким ребенком, который не может уснуть, потому что под кроватью наверняка живет монстр только того и желающий.
Меня бесило мое состояние, но еще больше раздражал тот факт, что никому ведь и не скажешь об этом. Удивленно посмотрят, скажут, мол, девочка рехнулась, и отправят лечиться. Хотя, может, они тоже будут правы. Может, и вправду у меня поехала крыша, как следствие пережитого в том переулке потрясения. Но сейчас, здесь, на этом самом крыльце дома, в котором я росла, все прошло. Отпустило, исчезло, испарилось, будто и не было вовсе моих пробуждений посреди ночи в поту, слезах и со скованным страхом горлом.

За спиной зажегся свет, заставляя показаться мою тень. Это папа включил уличный фонарь – обыкновенную лампочку, косо вделанную в стену дома. Я улыбнулась, сейчас он скажет, чтобы я шла домой.
И правда:
- Чего ты там так долго сидишь? Простудишься. А ну-ка живо домой.
Тон деланно командирский, будто я все еще та десятилетняя девочка с косичками, одна из которых всегда почему-то распущена.
- Да, пап.
Я взяла пустую, еще теплую кружку из под какао и поднялась, бросая последний взгляд на горизонт.
Солнце уже давно село.

Я услышала их в полусне, стоило лишь сомкнуть веки. Пара пищащих голосов и один бас. И ведь понимаю, что надо проснуться, но меня словно в болото тянет – чем больше барахтаюсь, тем сильнее засасывает. Слышу их будто из далека, сквозь сонный, тяжелый туман, заглушающий все звуки, мешающий думать, гонящий все мысли.
Из этого безумия меня выдергивает волосатая лапа, зажавшая рот. Я вижу перед собой зеленый свет выпученных огромных глаз с зрачком-щелочкой, заставляющий тело застыть как в параличе.
Монстр нависает надо мной, рассматривает, откуда-то из гортани доносится нечто похожее на рык. Огромные уши, как плавники, чешуя блестит в скудном свете луны, полное отсутствие носа и жабий рот, растягивающийся в ужасном оскале. Длинные клыки и вонь из пасти.
Это кошмар, это кошмар, это кошмар, повторяю про себя, не в силах издать ни единого звука.
- Ну и где он? – оно говорит. Оно говорит со мной – бухает в голове, а смысл сказанного до меня и не доходит, я лишь бешено вожу глазами, стараясь увидеть хоть что-то. Истерические всхлипы рвутся наружу. Господи, если это кошмар, пусть я проснусь, пожалуйста, пусть папа разбудит меня, молю!
- В другой спальне никого не было, только он,- жалобно пропищал кто-то вне поля зрения, а затем – глухой стук чего-то массивного об паркет, как будто мешок уронили. Холод окатывает меня с головы до ног, дрожь во всем теле, но даже пальцем не пошевелить. Другая спальня…Он…Папа, папочка…Нет, нет! Слезы текут по щекам, и я гоню прочь от себя эти мысли. Это просто мешок, мешок и ничего больше…Тогда почему папа их не слышит? Почему он не появился с ружьем? Тряска усиливается, а лапа сдавливает лицо все сильнее.
Господи, если это кошмар, почему я не могу очнуться?!
- Обыщите еще раз, весь дом переверните,- пробасил державший меня. – Он не мог уйти бесследно. – И обратился ко мне: - Ты же знаешь, о ком я, верно?
Верно…Нет! Не верно! Не знаю! Я ничего не знаю! Слезы застилают глаза, все расплывается, окрашиваясь в этот дьявольский зеленый свет. Теперь я до конца жизни буду ненавидеть зеленый. До конца жизни…А он, может, не так уж и далек.
Я пытаюсь вертеть головой, всем своим видом показывая, что не имею понятия, о чем речь. И тут же воспоминания предательски подсовывают мне образ моего «подарка небес», моего спасителя и моего, наверное, убийцу. Каменная стена. Думать о каменной стене. Большой такой, каменной, Боже, дай мне сил, стене!
- А он считает иначе,- злобно протянул жабоподобный.
Сверху на меня уселся еще один, поменьше. Он держит в руках мешок, с которого мне на ноги стекает что-то темное и вязкое теплое. Мерзко шипит или…смеется? Елозит, от чего у меня новый приступ жуткой тряски. Подушка уже вся мокрая от слез. Как это унизительно, больно, совсем как тогда, возле того бара. Только теперь уже никто не свалится с небес.
Господи, если это кошмар, почему мне так больно?
Вдруг этот гад замирает и, шипя еще сильнее, чем раньше, достает из мешка…Я крепко зажмуриваюсь. Нет, это не голова! Это не голова! Боже! Не голова ведь? Зияющая черная дыра раскрытого рта, закатившиеся глазницы…Господи…Но такие знакомые очертания...Дейл? Только не он, Боже, пусть это будет не он, я умоляю тебя! Не Дейл, нет…
Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере…
И вдруг рот головы оживает, и она отчетливо произносит:
- Привет, малышка!
Я кричу в лохматую ладонь, бессмысленно пытаясь вырваться…
Папа…папа…
Моя…паранойя…

Свет полной луны пробивался сквозь тюлевые занавески.

[S. Лис]

Первое правило - никогда не имей друзей. Не заводи друзей. Вообще забудь это слово - друг. Если не можешь быть кому-то другом, то не стоит искать себе таких. Второе правило - не геройствуй. Кто бы, где бы и когда бы ни попал в беду. И третье правило - чисть за собой. Любого. Каждого.
Он нарушил все три, впервые за пять лет.

Обретенное утром спокойствие, что девушка пережила ночь, оборвалось. Ты почувствовал окутывающий страх. Упал на колени, задыхаясь. Сильная связь между вами, оставленная тобой при поцелуе, и вот результат - ты ощущаешь ее сильные эмоции. Тяжело дышать, бешено колотится сердце, перед глазами - туман, слабые очертания знакомых до боли жаброносцев. Вас обоих - тебя и девушку - окатывается холодом. Ее руки трясутся от страха, твои от гнева, вы оба не можете даже просто пошевелиться...
Безумие. Кажется, еще миг, и ты окажешься в ее теле, а она в твоем. Ты замечаешь, как меняется в лице твой враг, а после тебя выбрасывает обратно.
Откинувшись на спину, лежишь, переводя дыхание. С ней связь прервана. Ты даже не знаешь, жива ли она еще. Или, может, ее убили, потому что ты этого не сделал. А еще голова того парня... дал ему по морде? Молодец. Защитил девушку - дважды - и обрек на мучительную смерть.
От бессилия и собственной глупости хочется выть и рыдать.

Твои друзья - твое слабое место, так тебе сказал Мастер в Сумеречном городе. Если хочешь быть неуловимым и бесстрастным, то ты должен быть одиноким. Он повторял эти слова с каждым ударом меча, вовлекая тебя все в более быстрые и опасные танцы клинков. Парадоксально, но именно он стал одним из первых твоих друзей. Даже такие эльфы, как Эйрин, прожившие не одно поколение и повидавшие на своем веку не одну войну, имеют свои слабости. Он привязывался к ученикам, чувствовал себя ответственным за них. Так вышло и с тобой. Сначала ответственность, потом дружба.
Он научил тебя владеть одним мечом и двумя, научил следить за несколькими противниками, двигаться, как кошка, и мыслить не как человек. Не думать в бою словами, а видеть по движению острия, по напряжению мышц тела, по глазам противника - куда будет направлен следующий удар.
Его это не спасло.
Мечом не отбить болт арбалета. Этот урок ты усвоил лучше первого.

Поднявшись с земли и взвалив на плечи рюкзак, ты неуверенно поковылял куда-то дальше вперед, вдоль автотрассы. Пара встречных проезжих за несколько бумажек местной валюты довозили до заправки, а дальше своим ходом. Из их разговоров многое узнал об этом мире и в душе пожелал, чтобы и на этот мир когда-нибудь обрушилась та же напасть, что когда-то на Сумеречный город. Пожалел, что не случилось наоборот.

Нираяэль любила сказки про героев. Она читала их запоем. Обычные сказки про обычных людей, готовых пойти на все ради любимых. Откуда таким было взяться среди эльфов так и осталось загадкой. Часто она пересказывала их, рисуя свои миры, как будто каждый герой мог найти себе в ее рисунках новый дом. Казалось, что они оживают вместе с шумом прибоя и дуновением ветра в кронах сосен.
Но ты не геройствуй, строго приказала она, нанося последний штрих - красный развод на глади неба. О тебе не напишут сказок и не создадут легенд. Ты погибнешь, потому что ты простой человек.
Или не погибнешь, но ты тогда еще не знал об этом.

Яркий восход напомнил горящие крыши домов, когда весь город стал самим солнцем в вечном сумраке мира. Треск засохших веток под ногами как треск перекладин перед падением на чье-то обгоревшее дочерна тело.
Падаешь на колени, не в силах идти дальше.
Их надо было убить. Обоих. Перерезать глотки или свернуть шею, сжечь тело. Ничего не брать и бежать, бежать... а ты позволил чувствам взять верх. Потешил свое эго, свое самолюбие. Мужчина!
Зудящее чувство чужих глаз и дыхания смерти снова обрушилось на тебя, вовлекая во тьму бессознательности. Это конец, и ты, сломавшийся окончательно, миришься с ним.

Разница во времени была просто убийственной. В коротких всполохах сознания ты видел тварей вокруг себя, знал, куда тебя тащат, но не представлял себе, как им это удается. В моменты, когда ты осознавал себя, мир вокруг менялся.
Но все остальное время ты не принадлежал себе. Жаброносцы там, у себя, еще не знали, что ты пойман, и продолжали пытать девушку. В своем бессознательном ты был с ней. Все ее чувства, пусть и приглушенные расстоянием и ослабевающей связью, стали твоими чувствами. Страх, когда боязно вдохнуть, чтобы снова не стало больно, боль, от которой мечешься раненой птицей, делая себе еще больней, горечь до слез из глаз и бескрайняя жалость к себе, беспомощной, хрупкой девушке. Невольной жертве, платящей по чужим счетам.
Долгие часы пыток сжимались до нескольких минут беспамятства.

Приходишь в себя в душной камере. Руки окованы в железо, на ногах - короткие цепи с креплением на полу. Избитое тело ноет, а голова гудит - последствия действия дурмана. Всего бы ничего, почти что привычно, да только сил не осталось ни на что.
Рядом голоса, тихие и тревожные. Знакомые. Старый друг Шелер, бард, на которого ты оставил свою дочь. По спине прошел холод от мысли, что и она тоже может быть где-то здесь. Как ты мог быть таким беспечным? Даже если оставил у них охрану, даже если увел след в другие миры, неужели ты думал, что никто не вспомнит и не узнает? Как глупо...
Шуршание где-то сбоку, после - прикосновение. Неприятное, колючее, по старому шраму на лице. Повернув голову, глазами встречаешься с девушкой, и снова становится жутко от увиденного. Она все еще прекрасна, хоть и избита. Она все так же женственна, не смотря на сожженные волосы, ссадины и синяки, разбитые губы. Она по прежнему мило улыбается, хотя в глазах читается жалость к себе, к тебе, ненависть ко всему, что было. Возможно, она бы изменила прошлое, если бы могла. Возможно, оставила бы тебя там, и кто знает, может и в самом деле рана была достаточно смертельной.
Но она улыбается. Не плачет - слез не осталось. Не винит, не проклинает.
Замечаешь на ее щиколотках такие же кандалы, как чувствуешь на себе. А чуть дальше, в тени, сидит Шелер. Сутулый и сильно постаревший. Он усмехается, смотря на тебя, не зло, нет. Бард сохранил в глубине души пару теплых нот для тебя.
Он начал рассказывать о том, что было. Как его нашли в старой усадьбе в столице, как на город обрушилась та же напасть, что когда-то на Сильтрансе'а, что весь тот ужас, о котором ты рассказывал ему за десятой кружкой эля, догнал его и стал реальным, как пышные груди очаровательной дворянки, соблазненной вечерней игрой под окном. Говорил о том, как Шандрис удалось бежать и, насколько ему известно, она по прежнему на свободе. Шандрис стала красивой и сильной, вся в отца, сказал он. Но это не согревает тебе душу, а только колет совесть - ведь ты оставил малышку, когда ей исполнилось девять лет.
Еще он говорит, что все это рассказывал русой пленнице, чтобы на пытках ей было что говорить. Известные жаброносцам факты, но они все равно не останавливались. Вновь и вновь...

А потом их забрали.
Вскоре пришли и за тобой. Отвели на балкон внутреннего двора, где решили провести казнь. Ты не был раньше в этом мире и сейчас, смотря на свинцовое небо, вдыхая тяжелый воздух, словно его тут осталось совсем немного, ощущая неприятное покалывание с дуновением воздуха, не приносящего в этой духоте прохлады, вряд ли ты захотел бы когда-нибудь в него вернуться. Если бы был выбор.
Они стояли на эшафоте, поддерживаемые жаброносцами в ярко-голубых рясах. В другой ситуации тебя бы это рассмешило - жабоподобное существо на коротких ножках облачилось в ткань, будто в насмешку над людьми. Но не сейчас. На рясах белым вышит знак, какой - не разглядеть. Слишком далеко.
Бессмысленно сжимать кулаки и тянуть цепи, они прочней любой стали миров. Так же бессмысленно пытаться рваться или что-то наколдовать, приставленная охрана быстро усмирит. Остается лишь смотреть на казнь. Глупую и беспощадную.
Им на шеи накинули веревки. Обычное повешенье. Не распятие, колесование или четвертование, не гильотина или кол, нет. Повешенье. Как каких-нибудь воров из лесу. Унизительно.
Да, ты думаешь об унижении, а не о том, что шея может не сломаться. Даже сейчас, стоя среди этих низких уродцев, ты думаешь о чести и гордости. Но что-то она тебя не спасает.
Улюлюканье волной растекается по двору. Так реагируют мужчины в баре, когда выходит красивая полуобнаженная женщина. Для них это веселье, праздник. Они делают такую честь - публичную казнь - для людей, кто последними тебя видел. Стирают последние воспоминания о тебе.
Не было слышно ни щелка, ни скрипа. Они просто упали вниз, повисли на крепкой веревке и закачались. Быстрая смерть. Закрываешь глаза, впервые за долгое время молясь за кого-то.

К тому, что уготовили для тебя, ты не был готов, даже представить себе не мог.
Но это было не важно. Любящие тебя девушки оставили о тебе записи в мире. Смерть не стала страшным концом жизни, потому что память о тебе осталась. Ты умрешь, это будет долго и мучительно. Ты возродишься вновь и вспомнишь все. Еще будет шанс отомстить. За Нираяэль и за Шандрис, прекрасных эльфиек из Сумеречного города. За Шелера, барда из вечно цветущих садов. И за русую девушку из жестокого мира людей.